1 марта 1869 г. Санкт-Петербургский императорский университет. В темной комнате кафедральной лаборатории сидит человек и готовит курс лекций по химии. Они непременно должны быть интересными. Вокруг много книг и бумаг. Надо как-то разместить сведения об известных на тот момент 62 элементах так, чтобы корпус химических знаний, изложенный в лекционном курсе студентам-химикам, был внутренне связан некой общей логикой. Она определенно должна быть, она пронизывает всю химическую науку.
Эту логику чувствовали и искали многие. За несколько лет до Менделеева химик и музыкант Джон Ньюленд тщетно пытался найти гармонию, связывая свойства известных ему элементов законом октав. Менделеев любит классифицировать, вести картотеку, его рабочее место-конторка. Он берет стопку карточек, пишет на них названия элементов и отмечает их основные свойства: атомный вес, температуры кипения и прочие, известные к тому времени. Раскидывает эти карты на столе в определенном порядке, получается что-то вроде пасьянса. Карты разложены в порядке увеличения атомных весов, пасьянс сошелся.
Наброски схем на тетрадном листе, тихий бег грифеля и на бумаге появилась таблица. Но остались пустые клетки, и он чувствует за собой право пророчить: «В этих пустых местах за кремнием, бором и алюминием будут найдены новые вещества». Предсказание сбывается. Человек у конторки понимает, что ему удалось сдвинуть тектонические плиты , на которых лежит фундамент естествознания. Периодический закон. Выше него лишь законы диалектики Гегеля, звучащие через музыку периодической системы словно увертюра Баха на органе:
закон перехода количества в качество: «при увеличении количества электронов в атоме на единицу рождается новый элемент»;
закон единства и борьбы противоположностей: «с увеличением атомного веса элементов внутри периода их свойства закономерно изменяются от металлических к неметаллическим»;
закон отрицания отрицания: «с увеличением атомного веса элементов внутри главных подргупп их свойства закономерно изменяются от неметаллических к металлическим».
Персона гения такого масштаба всегда окружена мифами. Он относился к таковым вокруг себя снисходительно. Один из них о том, что якобы периодическая таблица приснилась ему во сне. Он как-то заметил спросившему у него, как он смог так внезапно открыть периодическую таблицу:- «Я над ней, может быть, двадцать лет думал, а вы говорите: сидел и вдруг … готово!”.
Многих удивляла его внутренняя работа мысли и аскеза ума, им хотелось знать, что приводило его к открытиям. Менделеев не любил таких вопросов, лишь цитировал в ответ Тютчева.
В своем очерке «Заветные мысли» (Менделеев Д. И. Заветные мысли— М.: Мысль, 1995. — 413с.) он пишет: «Всегда мне нравился и верным казался совет Тютчева:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои,
Пускай в душевной глубине
И всходят, и зайдут оне,
Как звезды ясные в ночи;
Любуйся ими и молчи.
Но когда кончается седьмой десяток лет, когда мечтательность молодости и казавшаяся определенною решимость зрелых годов переварилась в котле жизненного опыта, когда слышишь кругом или только нерешительный шепот, или открытый призыв к мистическому, личному успокоению, от которого будут лишь гибельные потрясения, и когда в сознании выступает неизбежная необходимость и полная естественность прошлых перемен, тогда стараешься забыть, что
Мысль изреченная есть ложь,
тогда накипевшее рвется наружу, боишься согрешить замалчиванием и требуется писать «Заветные мысли». Успею ль и сумею ль только их выразить?»…